Глава 1. Где мягко — там и встал

Когда Пётр Егорович Прокопьёв очнулся, ему сначала показалось, что он встал на кошку, потому что под ногами было мягко, живо и недовольно, а также что-то сдавленно покашливало и материлось с тем прелестным многоязычием, на каком обычно ругаются только диспетчеры автовокзала и завсклады с тридцатилетним стажем, однако кошек он не держал — с его характером домашние животные быстро становились самостоятельными политическими субъектами и съезжали к соседям, — да и мат был какой-то переливчатый, с электрическими искорками и тем странным шипением, которое появляется, когда провод плоховато заземлили и кто-то об этом узнал слишком поздно.

— Извините, — сказал он самым вежливым своим тоном, которым обычно разговаривал с начальством и автоматами по продаже бахил, — я, кажется, на вас наступил.

— Кажется?! — возмутилось мягкое, опрокинулось набок, выплюнуло крошечную голубую искру и рявкнуло так, что вдалеке птицы, если они вообще тут имелись, должны были сменить маршрут: — Ты мне полюс смял, землянский двуног!

— Землянский — это правильно, — согласился Пётр Егорович, пытаясь занять в пространстве такую позу, чтобы не наступать сразу на всё живое, что тут имелось, — а двуног я только по субботам, по воскресеньям стараюсь не вставать вовсе.

Мягкое вздохнуло, отъехало на безопасное расстояние, скатилось в мелкую кочку и обрело форму — что-то среднее между дорожным конусом, пылесосом сорок восьмого поколения и приличным гражданином, которому всё надоело, кроме чувства собственного достоинства, — потом фыркнуло, поглядело на него тремя глазами, из которых один общался с реальностью через тонкую лампочку «проверьте фильтр», и недовольно буркнуло:

— Типичный космоземец: пьёте воду, дышите воздухом, полюса мнёте — и всё вам мало.

Пётр Егорович огляделся и понял, что, во-первых, это точно не его комната отдыха на станции технического обслуживания, где из окна вид на стену с табличкой «Осторожно, окрашено», а во-вторых, небо здесь было цвета старого телевизора «Рекорд», в котором кто-то застрял между «Спокойной ночи, малыши» и «Лебединым озером», и вот-вот должен был выйти плюшевый хроникёр Филя с новостями о погоде на ближайших трех планетных дисках, а за дальним горизонтом висела ржавая конструкция, похожая на чайник, который жизнь согнула пополам и велела кипеть на вечном маленьком огне, — над конструкцией болталась вывеска: «Галактический пункт вторсырья. Приём идей, веры, планет и металлолома».

Он почесал затылок, обнаружил там крошечную вмятину от какого-то вчерашнего решения, которое, видимо, принято было бурно, и с удивлением вспомнил, что вчера всё действительно было: знакомый бетонный пенёк за гаражами, тот самый, на котором Пётр Егорович привык разбирать судьбу и карбюраторы, канистра с внушительной надписью «Только для ракетных двигателей. Не пить!», длинный задумчивый взгляд на эту надпись и тихая фраза, сказанная в пространство как оправдание, как пароль к закрытой двери: «А ведь нигде не написано, почему не пить…»